Литературный Экспресс

Фотографией Пришвин увлёкся случайно. Это произошло в 1906 году во время путешествия на Север. У его попутчика, учителя Петра Петровича Ползунова, была громоздкая пластиночная камера, которой Пришвин и сделал первую серию фотографий. Они, а также фотографии Ползунова, послужили основой для иллюстраций первой книги Пришвина «В краю непуганых птиц». Пришвин с удивлением записал в дневнике, что редактор, разглядывая фотографии, спросил, не занимается ли Михаил Михайлович живописью… Собственный фотоаппарат появился у Пришвина в 1924 году. А в 1930-ом, когда после долгой переписки, а затем переговоров переводчица отправила ему в СССР камеру Rolleiflex с тремя переменными объективами, у Михаила Михайловича началась новая жизнь. Он до того увлекся фотографией, что камеру на ночь оставлял рядом со своей кроватью — дождаться не мог, когда же наступит «светозарное утро». Пришвин много экспериментировал с тенью, светом, различными ракурсами. Показал себя талантливым фоторепортёром, сделав серии фотоснимков во время уничтожения колоколов Троице-Сергиевой Лавры в 1930 году, на строительстве Уралмаша и на Дальнем Востоке в 1931 году, на Беломорско-Балтийском канале в 1933 и на Пинеге в 1936. Фотографии Пришвина стали важным дополнением к его Дневнику. Но публиковать большинство из них было невозможно, и они увидели свет спустя многие годы после смерти писателя.

С детства Пришвин любил книгу Майн Рида «Всадник без головы». Приключения в краю индейцев тогда будоражили многих, и не раз вслед за героями отчаянные головы пытались убежать от латыни и математики в далёкую Америку. Среди таких мечтателей оказался и второклассник Миша Пришвин с друзьями-гимназистами. Пытаясь по карте пройти путь в Америку, они поняли, что их лодка океан не переплывёт. Позднее Пришвин запишет в Дневнике: «Какое было отчаяние, что Америки нет». По карте получалось, что можно достигнуть только Азии. Это рискованное предприятие Миша назвал «путешествием в край непуганых птиц». Через три дня беглецы были пойманы становым и с позором возвращены домой. «Поехали в Азию, попали в гимназию» — шутили над ними гимназисты. Имело это приключение и другие последствия: свою первую книгу Пришвин назвал «В краю непуганых птиц», а вторую посвятил «тем мальчикам, с которыми бежали в страну без имени и территории». Повесть же о благородном мустангере из Техаса осталась любимой книгой Пришвина на всю жизнь, и если он хотел порадовать какого-нибудь читающего мальчика, то вместе со своими произведениями обязательно дарил «Всадника без головы».

Саквояж — непременный атрибут путешественника прошлого. В саквояже — самое необходимое. У Пришвина это охотничьи принадлежности и дневниковые тетради. Дневнику Пришвин доверял мысли, которыми было небезопасно делиться с другими. А саквояж как верный пёс хранил тайны и имущество своего лёгкого на подъём хозяина, бывал с ним в разных краях и переделках. Однажды, в 1910 году, возвращаясь с охоты, Михаил Михайлович увидел, что дом, который он снимал во время путешествия, горит. Пришвин бросился в дом, схватил саквояж и выбежал. Всё остальное сгорело, а Дневник и саквояж ещё много лет служили своему хозяину.

Пришвин не считал охоту жестоким занятием. Он называл её «безвинною страстью» и в поисках дичи мог с ягдташем и ружьём пройти больше двадцати километров за день. Другой знаменитый охотник, Сергей Тимофеевич Аксаков, говорил, что душа охоты — это собака. У Пришвина было много собак охотничьих пород: пойнтеры, лайки, немецкие легавые, сеттеры, спаниели. На охоту с гончей охотник выходит с рогом: гоня зверя, собака может умчаться так далеко, что не услышит голоса хозяина. Был охотничий рожок и у Пришвина. Его сигнал «звучит» в финале одного из лучших «собачьих» рассказов писателя «Анчар» (1925).

Детство Михаила Михайловича прошло в усадьбе Хрущёво на окраине города Ельца. Дом и въезд в усадьбу остались лишь в снах, которые Пришвин записывает в Дневнике, и на небольшой картинке работы его двоюродной сестры. Уже в конце жизни, 21 апреля 1953 года, он записал: «Лежу и днями смотрю на картину Хрущёво, и всё не нагляжусь, и кажется, так много в ней чего-то, и моё духовное питание этой картиной никогда не кончится». Эта картина, да похожая на маленькую дорическую колонну мельница для кофе, вот, пожалуй, и всё, что осталось от далёких и счастливых дней в тихой усадьбе.

Пришвин умел слышать музыку природы и переводить её в слова, делая понятной читателям. Любил он и музыку инструментальную. Михаил Михайлович бывал в консерватории, а в юности даже играл на мандолине и пел серенады. В последние годы жизни он дружил с дирижером Е.А. Мравинским и пианисткой М.В. Юдиной. Достать приёмник в послевоенные годы было непросто, нужно было записываться заранее и ждать, когда он появится в продаже и когда дойдёт черёд. В назначенный день Пришвин отправился в ЦУМ. Перед прилавком стояла длинная очередь. Но люди, увидев Михаила Михайловича, расступались, узнавая и пропуская его вперед со словами: «Пришвин, Пришвин, писатель… старый писатель». Теперь, когда у Михаила Михайловича бывали гости, он потчевал их музыкой из новенького приёмника: «Горы летающих золотых звуков — восхитительная абстракция наших человеческих печалей и радостей».

Будучи знатоком и певцом природы, Пришвин при этом любил и умел пользоваться достижениями техники. Вот запись в его Дневнике: «Пришла бумага от Совнаркома с распоряжением дать мне машину (…) Я через несколько дней, обегав издательства, наскрёб необходимую сумму для выкупа автомобиля». Тогда он приобрел лицензионную копию автомобиля Форд А. Это произошло в 1933 году, а в дунинские годы у Пришвина уже был «Москвич». Эту машину видели не только в окрестностях деревни, но и в Звенигороде, Иславском, Чигасово, а также на Николиной горе у дома семьи Петра Леонидовича Капицы. Михаил Михайлович ездил на машине в лес натаскивать собаку Жальку, собирать грибы или писать заметки для будущей книги, сидя на пеньке, как какой-нибудь старик-лесовик: «Машина, как волшебная сила, могущая меня в любой момент переносить на Журавлиную родину, входила в состав моей творческой личности». Это была четвертая и последняя машина Пришвина. В октябре 1953 года за рулем «Москвича» он в последний раз уехал из Дунина в Москву.

Дунинская библиотека Пришвина не очень большая — два шкафа в кабинете писателя. Тут собраны книги, которые Михаил Михайлович называл «вечными спутниками». Собрания сочинений Пушкина и Лермонтова, Гоголя, Толстого и Достоевского, Шекспира и Гёте на русском и немецком языках. А также разрозненные тома: Аксаков, Чехов, Бунин, Блок, Русская поэзия Серебряного века, рядом «Илиада» Гомера, том Флобера, а также книги современников — Горький, Шолохов, Маяковский. Любимая книга детства — «Всадник без головы» Майн Рида. Словарь Брокгауза и Эфрона. Среди прочих в библиотеке Пришвина книга Розанова, его гимназического учителя, «О понимании» с надписью Михаила Михайловича: «Завет В.В. Розанова мне: поближе к лесам, подальше от редакций».

В семье Пришвиных была домработница Мария Васильевна, чуткий и добрый человек. У неё имелся лишь один недостаток — она часто теряла ключи. Чтобы исправить положение жена Пришвина, Валерия Дмитриевна, прикрепила к ключам большие брелоки в виде детских игрушек, которые было трудно не заметить. Причём все они были со смыслом: ключ с рыбкой — от водяной скважины, с кошкой — от чердака, медведь отпирал подвал, зайчик — погреб, а если Пришвин хотел выйти в лес, он говорил «Несите девочку!» — на резиновой девочке в капюшоне были ключи от калиток.

В Дунинском доме было целых три пишущих машинки, по числу комнат. Правда, сам Пришвин редко пользовался машинкой — пожалуй, только когда правил рукопись произведения, которое готовил для издательства. Тогда он вклеивал напечатанные фрагменты текста. Дневник Пришвин предпочитал писать чернилами — перьевой или авторучкой, а в течение дня ходил с записной книжкой и карандашиком в кармане. На машинке печатала жена Михаила Михайловича Валерия Дмитриевна, но иногда приглашались и настоящие машинистки. А после смерти писателя пишущая машинка стала стрекотать в доме с утра до вечера. Валерия Дмитриевна занималась расшифровкой рукописного текста дневниковых тетрадей — готовила тайный Дневник Пришвина для публикации в будущем.

Пришвин писал: «Моя поэзия происходит вся из врождённого религиозного чувства». В 1946 году в ходе ремонта только что купленного, сильно пострадавшего за время войны дома, Пришвины на чердаке нашли икону. То ли её спрятали прежние хозяева, когда ещё до войны уезжали на зиму в Москву, то ли солдаты из госпиталя, который разместился в доме в 1941 году. Валерия Дмитриевна сочла находку хорошим знаком и повесила в своей комнате, но не в красном углу, а между кроватью и шкафчиком: время было такое, что иконе лучше бы не попадаться на глаза чужим людям.

Пришвин вставал очень рано — до солнца, «на темнозорьке». Он ставил небольшой, на два стакана, самовар, собака рядом у ноги, и открывал заветную тетрадь: «Я пишу свой дневник, когда все горюны еще спят. А когда они проснутся и загорюют, я успею печаль их принять к сердцу. Горюны всего мира не упрекайте меня». Михаил Михайлович завтракал (делал бутерброд и Жальке), и потом весь день, гулял ли он по окрестностям или отправлялся охотиться на машине в дальние леса, в его кармане были записная книжка и карандашики из круглой жестяной коробочки из-под монпансье. Одни записи в переработанном виде переносились в Дневник, другие так и оставались в записной книжке. Последняя из них, писавшаяся знаменитым холодным летом 1953 года, заканчивается совсем не летней фразой: «Измучили дуб снегопады».

Узнав, что Пришвин ищет секретаря для работы над архивом, Борис Дмитриевич Удинцев, сотрудник Литературного музея и племянник Мамина-Сибиряка, порекомендовал Михаилу Михайловичу Валерию Дмитриевну Лебедеву. Она пришла знакомиться в самый холодный день предвоенного 1940 года — 16 января, когда в Москве и Подмосковье вымерзли все фруктовые деревья, а температура опустилась до невиданных минус 43 градусов. Для Пришвина началась новая жизнь. Он нашёл не только помощницу и единомышленника — человека, которому можно доверить работу над Дневником, но и свою вторую жену. К тому времени Михаил Михайлович был уже совсем не молод, но в душе оставался мальчишкой — продолжал перечитывать «Всадника без головы», а на своём деревянном пенале, как на учебной парте, выцарапал: «Ляля и Миша». Их совместная жизнь продлилась 14 лет день в день — Михаил Михайлович скончался 16 января 1954 года.