Литературный Экспресс

Визитная карточка Тургенева

Необходимость отдавать и принимать визиты была едва ли не самой утомительной светской обязанностью порядочного человека XIX века. Существовали визиты с целью знакомства (о них предупреждали заранее), визиты прощальные (накануне отъезда), визиты признательности (тем, кто оказал вам услугу), визиты поздравительные (по поводу любого торжественного или радостного события), визиты соболезнования, визиты тем, у кого вы были на вечере или обеде (или были туда только приглашены), и визиты тем, кто заболел, причем выздоровевший обязан был сделать встречные визиты, едва встав с постели…

Ужас в том, что решительно все визиты (как утренние, так и вечерние) считались обязательными и были невыносимо скучны. Неумолимый ритуал требовал, чтобы гости и хозяева провели за беседой не менее четверти часа, причем правила определяли не только темы для разговора и костюмы присутствующих, но даже положение стульев. Как только эта мука заканчивалась, визитер откланивался и мчался со следующим визитом. Учитывая обширный круг знакомств каждого светского человека, это занимало уйму времени.

Минимизировать бессмысленные поездки по всему городу отчасти помогали визитные карточки (или, как тогда говорили, визитные билеты). Их можно было оставить швейцару или положить на специальное блюдо (иной раз таковое держал в лапах начучелённый медведь) — и визит считался состоявшимся. Особенно удобно было отправлять вместо себя посыльного с визиткой в дни больших праздников, когда объехать всех знакомых не представлялось возможным просто физически.

Для визитных карт существовал свой этикет. Например, визитер, вздумавший приехать лично, но не заставший хозяев, был обязан оставить визитную карточку с загнутым уголком. Имел значение и вид визитки: чем проще она выглядела, тем выше было положение ее владельца. Поэтому скромная белая карта с именем (имя было принято писать первым) и фамилией Ивана Сергеевича Тургенева говорит не только о его безупречном вкусе, но и о родовитости.

Письмо И.С. Тургенева к И.А. Гончарову. Баден-Баден, 2/14 января 1868. Автограф

«…примите нужные меры для запрещения этого берлинского издания, в этом заинтересованы все литераторы и издатели…»

«Что Вы поделываете хорошего… Так же ли спокойно и однообразно бежали дни — или выдалось что-нибудь новое — хотя бы в форме припадка сочинительства? Последнее было бы великим счастьем для читающей публики».

Перед нами единственное (и, как полагают исследователи, последнее) уцелевшее письмо И.С. Тургенева И.А. Гончарову, написанное в январе 1868 г. В нем Тургенев хлопочет о том, чтобы помешать ввозу в Россию берлинского издания своего романа «Дым». Авторские права в ту пору соблюдались из рук вон плохо, и появление «пиратского» «Дыма» могло больно ударить по кошельку самого Тургенева и его издателя Ф.И. Салаева. Гончаров, в ту пору уже оставивший службу в Совете по делам книгопечатания (он вышел в отставку 29 декабря 1867 г. — «по собственному прошению» и «по причине расстроенного здоровья»), но сохранивший в цензурном комитете связи, просьбу выполнил. Это был последний светлый промежуток в отношениях писателей. Уже летом 1868 г. Гончаров уничтожил все письма Тургенева, с которым переписывался без малого два десятилетия, оставив лишь три выписки — для романа «Необыкновенная история», который уместнее назвать обвинительным заключением, и настоящим памятником трагической дружбы-вражды двух больших русских писателей.

Гончаров и Тургенев познакомились в 50-е гг., а после того, как Гончаров вернулся из кругосветного путешествия знаменитым автором «Фрегата «Паллада», стали довольно близкими приятелями. В начале 1855 г. Гончаров подробно пересказал Тургеневу замысел романа «Обрыв» — и спустя несколько лет, когда вышли в свет «Дворянское гнездо» (1859) и «Накануне» (1860), открыто обвинил Тургенева в плагиате. «Он, (цитируем „Необыкновенную историю)“ из моих озер наделал лужиц и искусственных садиков — и у него впереди всегда было пугало: обличение его в воровстве и занятие мною моего места, на которое он прыгнул по-кошачьи».

Поползли неприятные слухи, дело едва не дошло до дуэли и, по требованию Тургенева, решено было устроить «третейский суд». 29 марта 1860 г. В. Анненков, А.В. Дружинин, С.С. Дудышкин и А.В. Никитенко единодушно признали, что «…произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».

Однако примирились писатели только в 1864 г, на похоронах Дружинина — по инициативе Тургенева. Несколько встреч и возобновившаяся переписка, к несчастью, продлились недолго. В 1868 г. болезненная подозрительность Гончарова вспыхнула снова — и он навсегда прекратил отношения с Тургеневым, так и не поверив в его литературную невиновность. «Если б я не пересказал своего „Обрыва“ целиком и подробно Тургеневу (снова цитируем „Необыкновенную историю)“, то не было бы на свете — ни „Дворянского гнезда“, „Накануне“, „Отцов и детей“ и „Дыма“ в нашей литературе, ни „Дачи на Рейне“ в немецкой, ни „Madame Bovary“ и „Education sentimentale“ во французской, а может быть, и многих других произведений, которых я не читал и не знаю».

Программа спектаклей «Нахлебник» и др. в МХТ. 6 января 1916

Первая встреча И.С. Тургенева и М.С. Щепкина состоялась в Москве, в мае 1846 г., — и Тургенев, вдохновленный речами известного актера, задумал написать пьесу специально для щепкинского бенефиса. Надо сказать, что роль Щепкина в истории русского театра была колоссальной — Михаил Семенович был не просто великим русским актером, он был великим вдохновителем. Дружба и многолетнее сотрудничество связывали его с Гоголем, Белинским, многими замечательными литераторами и критиками того времени. Разумеется, молодой Тургенев мечтал оказаться в таком ряду. Однако, принимаясь за работу над комедией «Нахлебник», он вряд ли догадывался о том, какая непростая судьба ожидает пьесу.

«Нахлебник» был закончен только осенью 1848 г. и в письме Щепкину Тургенев писал: «Прошу у вас извинение за долгое отлагательство; желаю, чтобы мой труд вам понравился. Если вы найдете достойным вашего таланта приняться за него — я другой награды не требую».

Щепкин пришел от пьесы в восторг. 11 января 1849 г. М.В. Станкевич написала братьям: «„Нахлебник“ — чудная пьеса. Михайло Семенович расплакался, читая ее, и я воображаю, как хороша она будет на сцене. Гоголь назвал ее безнравственною, из этого можете заключить о ее достоинстве. До сих пор она еще в цензуре. В ней на сцене богатые помещики и мелкопоместные бедняки, над которыми первые потешаются, и тут-то выходит настоящая трагедия». Однако цензуру «Нахлебник» не прошел — несмотря на все усилия Щепкина. Не удалось опубликовать пьесу и в «Отечественных записках». Цензоры были единодушны: «оскорбление нравственности и дворянского сословия», «совершенно безнравственная пьеса и наполненная выходками против русских дворян, представляемых в презрительном виде». Огорченный Щепкин неоднократно читал запрещенную пьесу друзьям и знакомым, а сам «Нахлебник», разошедшийся в списках, стал одним из памятников самиздата того времени.

Премьера комедии состоялась только 30 января 1862 в Москве, в Большом театре. Как и мечтал Тургенев, это был бенефис совсем уже немолодого М.С. Щепкина, который сражался за право сыграть в «Нахлебнике» 13 лет. После этого пьеса то появлялась, то исчезла из репертуара, пока с 1913 г. окончательно не утвердилась на сцене МХТ (Московского Художественного театра).

И.С. Тургенев. О соловьях. С обращением к С.Т. Аксакову. Спасское, 6 ноября 1854. Автограф

«Посылаю Вам, любезный и почтенный С.Т., как любителю и знатоку всякого рода охоты, следующий рассказ о соловьях, об их пении, содержании, способе ловить их и пр., списанный мною со слов одного старого и опытного охотника из дворовых людей. Я постарался сохранить все его выражения и самый склад речи».

«Статья о соловьях — прелесть по живости рассказа, по специальности языка и по горячему чувству охотника, которым проникнуто каждое слово. Душевно вас благодарю за неё и за труд, довольно скучный, который вы взяли на себя, переписав с такою отчетливостью 4 больших страницы. Статья переписана с дипломатической точностью, вплетена в мою рукопись и посылается в цензуру, которая (увы!) час от часу приходит в большее неистовство…»

С.Т.Аксаков — Тургеневу. 22 ноября/ 4 декабря 1854

Тургеневская статья написана специально для еженедельника «Охотничий сборник», который в 1853 г. намеревался издавать С.Т. Аксаков. В сборник должны были входить художественные и публицистические тексты не только писателей, но и ученых. К несчастью, еженедельник не прошел «сито» тогдашней суровой цензуры. Аксаков не опустил руки и попытался издать просто коллективный сборник об охоте, но снова потерпел поражение. Многие авторы попросту подвели его, не прислав свои тексты (Ю. Самарин, А. Хомяков), другие прислали работы с большим опозданием — среди «двоечников» оказался и Тургенев. В итоге, коллективный сборник тоже не увидел свет.

Аксаков, в конце концов, выпустил в 1855 свою собственную книгу «Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах» и включил в неё, как и во второе издание (в 1856 г), статью Тургенева «О соловьях».

Любопытна история написания этого небольшого текста. Соловьиные истории Тургенев записал со слов Афанасия Алифанова, своего товарища по охотничьим будням и крепостного егеря. Про Алифанова мы знаем до обидного мало, но доподлинно известно, что он был крепостным крестьянином соседа Тургенева, помещика П.И. Черемисинова (его поместье находилось в Чернском уезде Тульской губернии).

Тургенев познакомился с Алифановым в 1837 г., на охоте, и был так впечатлен, что выкупил его (с женой и пятью детьми) за 1000 рублей. К слову сказать, обычная крестьянская вольная в ту пору стоила 500 руб, а воз сена можно было купить за 45-50 копеек ассигнациями. Тургенев поселил Алифанова неподалеку от Спасского и сделал неизменным своим товарищем и спутником на охоте. Обаятельный говорун даже стал прототипом Ермолая в «Записках охотника». Когда Алифанов в 1872 г умер, Тургенев очень сожалел о потере и многие годы помогал семье покойного. По свидетельству исследователя Б.В. Богданова, потомки Алифанова до сих пор живут в Спасском-Лутовинове (данные за 1955 г).

И.С. Тургенев. Отцы и дети. — М., 1862

Внизу корешка инициалы: «В.К.». На четвертушке почтовой бумаги, наклеенной на форзац, автограф: «Варваре Яковлевне Карташевской на память старинной приязни от автора. Октябрь 1862». Инв. № 6540

Варвара Яковлевна Карташевская (урожденная Макарова (1832–1902)) была дружна со многими писателями. Племянница известного украинского этнографа Н.А. Маркевича, родственница С.Т. Аксакова по мужу и сестра журналиста и общественного деятеля Н.Я. Макарова (с ним Тургенев также был дружен и переписывался), одного из организаторов украинского журнала «Основа», она сумела создать литературный салон, в котором любили бывать и украинские, и русские общественные деятели и писатели. Тургенев познакомился с Варварой Яковлевной в начале 1859 и стал завсегдатаем в её доме в Петербурге на Малой Морской улице, где часто собирались Некрасов, Тургенев, Тютчев, Писемский, братья Жемчужниковы, Анненков, Тарас Шевченко, Марко Вовчок…

«Любезнейшая Варвара Яковлевна, круглая и луновидная рожа, к сему прилагаемая [визитный снимок Тургенева, сидящего с книгой на коленях, фотографа С.Левицкого 1862-го] — представляет Вам мою особу; — а экземпляр отдельно издаваемой повести „О<тцы> и д<ети>“ пришлю к Вам из Москвы».

Тургенев — В.Я.Карташевской. Спасское. 31 июля/12 августа 1862

«<…>поезжайте к книгопродавцу — купите себе экземпляр „Отцов и детей“ — переплетите оный отличным образом, приклейте на первый лист прилагаемый клочок бумаги — и деньги за всё это возьмите с Анненкова, которому я их возвращу».

Тургенев — В.Я.Карташевской. 19/31 октября 1862. Парижа

«Отцы и дети» Тургенева (книга, которая стилистически нисколько не кажется устаревшей даже сейчас) сразу после выхода были приняты друзьями Тургенева и его собратьями по перу весьма неоднозначно. Н. Чернышевский, А. Герцен, М. Салтыков-Щедрин, Ф. Достоевский, Д. Писарев, П. Кропоткин, Л. Толстой, Ап. Майков, А. Фет, А. Писемский, И. Аксаков, В. Одоевский и многие другие обитатели энциклопедий и учебников высказывали в воспоминаниях, статьях и личной переписке самые разные точки зрения на этот энергичный, поразительно современный роман.

Многие были искренне возмущены. Критик «Современника» М. Антонович назвал роман клеветой, пасквилем на Добролюбова и злостной карикатурой на молодое поколение и панегириком «отцам», отказав книге в малейших художественных достоинствах. Н. Чернышевский тоже назвал роман «открытым заявлением ненависти Тургенева к Добролюбову» (впрочем, вскоре от этой мысли он публично отказался). Нашлись, к счастью, и защитники — Д.И. Писарев в своих статьях воспевал Базарова с гомеровским пылом — как подлинного героя современности. Пожалуй, самую взвешенную оценку «Отцам и детям» дал Н.Н. Страхов, назвавший Базарова «титаном, восставшим против своей матери-земли», развивая идею о торжестве жизни над нигилизмом.

Сам Тургенев в письме К.К. Случевскому (14 /26 апреля 1862 г., Париж) заявил, что его намерения поняли лишь два человека — Достоевский и Боткин. Достоевский, не часто баловавший современников лестными отзывами, писал о Тургеневе в «Зимних заметках о летних впечатлениях»: «Ну и досталось же ему за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм». К большому сожалению, письма Боткина с суждениями об «Отцах и детях» не сохранились.

И.С. Тургенев. Новь. — Лейпциг, 1877. Первое издание романа

Тургенев к моменту написания романа «Новь» уже снискал себе славу писателя-предсказателя современности, улавливающего самую суть происходящего в обществе. Фактически он был Пелевиным своего времени — разумеется, минус оккультные практики и запрещенные вещества.

«Новь» — роман о «хождении в народ», этой странной, трогательной, нелепой и страшноватой эпидемии, поразившей в 70-е гг XIX в. демократически настроенную российскую молодежь. Подхватив призыв Герцена «В народ!», интеллигентные люди по всей России обрядились в крестьянские зипуны и отправились в русскую деревню — сеять разумное, доброе, вечное (то есть, работать учителями, фельдшерами, писарями и т.д.) прививать оспу и социализм, агитировать за свержение царя — а заодно учиться у народа «высшей мудрости», которой он якобы был носитель.

Несмотря на то, что крестьянство в ту пору (пик хождения пришелся на 1873 — 1874 гг.) действительно прозябало в чудовищных условиях, обе стороны — народники и крестьяне — оказались не готовы ко встрече. Агитаторов и сеятелей мужики, вопреки всему верные Богу, царю и Отечеству, массово сдавали властям — и к концу 1870-х движение себя исчерпало.

Сам Тургенев так писал М.М. Стасюлевичу: «Я решился <…> взять молодых людей, большей частью хороших и честных — и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско». (Тургенев — М.М. Стасюлевичу. 22 декабря1876 /3 января 1877).

Роман «Новь» вышел как раз во время «Процесса пятидесяти», судебного следствия над народниками-пропагандистами, которое прошло 21 февраля—14 марта 1877. И публика лишний раз получила подтверждение тому, что Тургенев умел гениально предчувствовать малейшие сдвиги и толчки внутри общества. «…из 52 политических преступников — 18 женщин!! А мне г-да критики говорят, что я выдумал Марианну, что таких личностей не бывает!» — (Тургенев — А.В. Головнину. 25 февраля 1877).

Сразу после публикации романа вокруг него разгорелась бурная грызня, что совершенно понятно, если учесть, что в «Нови» Тургенев справедливо раздал по серьгам и «правым», и «левым». Но, если критически настроенная российская интеллигенция Тургенева осудила, то заграницей «Новь» имела бешеный успех. Уже в 1877 году роман был переведен на многие европейские языки — и западный читатель с ужасом и любопытством заглянул в замочную скважину загадочной русской жизни.

Мне не терпится сказать Вам, как глубоко, как безгранично я восхищён романом «Новь», который Вы соблаговолили мне прислать. Это, несомненно, одна из прекраснейших книг, которые я когда-либо читал, и она особенно поразила меня своим спокойно-мудрым проникновением в сущность вещей и людей. Вы даёте нам почувствовать, что представляет собой русский народ, его характер, природные свойства его ума, и мы до последней страницы живём как бы в атмосфере России.

Ги де Мопассан — Тургеневу. 30 апреля/12 мая 1877. Париж

Русские писатели, современники Тургенева, «Новь» восприняли неоднозначно. Сохранились высказывания сдержанно критические у Достоевского, резко отрицательные у Салтыкова-Щедрина и Некрасова. Л.Н. Толстой сначала раскритиковал «Новь», но, как водится, со временем передумал. Безоговорочно восхищались романом только Гаршин, Огарев и Лесков.

И.С. Тургенев. Записки охотника (Memoire d’un seigneur russe). — Париж, 1855

Переводная судьба Тургенева складывалась исключительно счастливо. Еще при жизни (что редкость) он стал писателем с общеевропейской признанной славой, причем началась она с «Записок охотника», с книги, которая сделала Тургенева знаменитым и в России.

Французская пресса впервые отреагировала на «Записки охотника» в 1851 г — критик Сен Жюльен назвал Тургенева молодым русским писателем, который оставил занятия поэзией и обратился к прозе. Первый полный перевод «Записок» на французский язык был издан в 1854 г — и Тургенев пришел в ярость, ознакомившись с тем, как перевел его Э. Шаррьер.

«Получил я наконец французский перевод моих „Записок“ — и лучше бы, если б не получал их! Этот г-н Шарриер черт знает что из меня сделал — прибавлял по целым страницам, выдумывал, выкидывал — до невероятности…»

(письмо к С.Т.Аксакову от 7 августа 1854).

Около года Тургенев совместно с другим переводчиком, Ипполитом Делаво, корпел над новым переводом «Записок», книга вышла в 1858 г… и была встречена весьма прохладно! Точное и добросовестное следование оригиналу, по мнению французской критики, убило всю поэзию. Так что защитники перевода Шаррьера, который в последующих переизданиях был улучшен и подправлен, находятся и по сей день.

Зато французские писатели встретили Тургенева с восторгом. Ламартин отмечал «свежий, оригинальный, тонкий, ясный» талант Тургенева, чуждый всякой «искусственности». Впечатленная Жорж Санд посвятила Тургеневу рассказ «Пьер Боннен», навеянный «Касьяном с Красивой Мечи»: «Вы — реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять». А прочитав «Живые мощи», написала: «Учитель, — все мы должны пройти Вашу школу». В рассказах Мопассана («Кропильщик», «Папа Симона» и др.) исследователи усматривают несомненное влияние манеры «Записок охотника». Причем один неосуществленный рассказ из этого цикла («Страх») сохранился в записи Мопассана со слов самого Тургенева.

А. Додэ, прочитавший «Записки охотника» «с глубоким восхищением», буквально воспевал мастерство Тургенева-пейзажиста, основанное на «любви к природе в ее великих проявлениях». Ну а Флобер признавался: «Я восхищаюсь этой манерой, одновременно пылкой и сдержанной, этим вашим сочувствием, которое нисходит до самых ничтожных существ и одухотворяет пейзаж <…> Сильный и вместе с тем нежный аромат исходит из ваших произведений, пленительная грусть, проникающая до глубины моей души».

Надо сказать, что это стало началом прекрасной долгой дружбы. Флобер, Додэ, Золя, Гонкур и Тургенев были друзьями много-много лет и вошли в историю не только как писатели, но и как выдающиеся гурманы, регулярно закатывавшие в Париже знаменитые «Обеды пяти».

И.С. Тургенев. Дворянское гнездо. — М., 1859. Первое издание

Тургенев с первых публикаций был счастливым автором, избалованным вниманием и читателей, и критики. Но подлинную и общепризнанную славу принес ему роман «Дворянское гнездо». Сам Тургенев писал в предисловии к собранию своих романов в издании сочинений (1880 г): «„Дворянское гнездо“ имело самый большой успех, который когда-либо выпал мне на долю. Со времени появления этого романа я стал считаться в числе писателей, заслуживающих внимание публики». Книгопродавец Н.И. Свешников в своих «Воспоминаниях пропащего человека» («Academia», M.-Л. 1930, стр. 361) писал о том, что экземпляры журнала «Современник», в котором роман был опубликован впервые, расхватывали как горячие пирожки и перепродавали потом по спекулятивным ценам.

Критики всех лагерей тоже были на редкость единодушны — но все-таки нашли повод сцепиться: споры вызвало понимание смирения, счастья и долга в «Дворянском гнезде». Но к славе Тургенева это не имело никакого отношения. «Дворянское гнездо» окончательно вознесло его на русский литературный Олимп.

«В один зимний вечер 1858 года Тургенев пригласил Некрасова, Дружинина и нескольких литераторов в свою квартиру с намерением познакомить их с новым своим произведением. Сам он читать не мог, нажив себе сильнейший бронхит и получив предписание от врача своего, доктора Шипулинского, не только не читать ничего для публики, но даже и не разговаривать с приятелями. Присуждённый к безусловному молчанию, Тургенев завёл аспидную доску и вступал посредством неё в беседу с нами, иногда даже очень продолжительную, что с некоторым навыком происходило довольно ловко и быстро. Чтение романа поручено было мне; оно заняло два вечера. Удовлетворённый всеми отзывами о произведении и ещё более кой-какими критическими замечаниями, которые тоже все носили сочувственный и хвалебный оттенок, Тургенев не мог не видеть, что репутация его как общественного писателя, психолога и живописца нравов устанавливается окончательно этим романом. Совершенно успокоенный, он просил Некрасова припечатать, после оглавления, посвящение его мне, в благодарность за чтение, но Некрасов почему-то не исполнил его желания, и запоздалое посвящение явилось только в 1860 году в «Библиотеке для чтения» при замечательной тоже повести его «Первая любовь».

Но что произошло, когда в «Современнике» 1859 года явился роман «Дворянское гнездо»! Многие предсказывали автору его овацию со стороны публики, но никто не предвидел, до чего она разовьётся. Молодые писатели, начинающие свою карьеру, один за другим являлись к нему, приносили свои произведения и ждали его приговора <…> светские высокопоставленные особы и знаменитости всех родов искали свидания с ним и его знакомства. Особенно <…> он сделался любимцем прекрасного пола, упивавшегося чтением его романа. Женщины высших кругов петербургского общества открыли ему свои салоны, ввели его в свою среду, заставили отцов, мужей, братьев добиваться его приязни и доверия. Он сделался свой человек между ними и каждый вечер облекался во фрак, надевал белый галстук и являлся на их рауты и «causeries» [разговоры] удивлять изящным французским языком, блестящим изложением мнений своих <…> остроумными анекдотами и оригинальной и весьма красивой фигурой».

П.В.Анненков. Литературные воспоминания

«Рудин». — Сочинения И.С. Тургенева. Ч. 3. — М., изд. бр. Салаевых, 1874. С автографом: Юлии Темякиной от Ив. Тургенева. Москва. 1879

«Рудин» родился в Спасском летом 1855 года и поначалу притворялся повестью. Даже название в первоначальной редакции было иным — «Гениальная натура». Тургенев (да и общество в целом) тогда живо интересовался «лишними людьми», этими диссидентами и «белоленточниками» XIX века. Прототипом Рудина стал М.А. Бакунин, отец русского анархизма, личность яркая и выдающаяся во всех отношениях.

Однако — редкий случай — Тургенев не поспел за временем. Уже осенью и зимой 1855 г. «Гениальная натура» пошла в переделку, потому что в России произошло слишком много важных событий, на которые Тургенев не отреагировать просто не мог. Итак, что же заставило писателя взглянуть на свой текст по-новому?

Падение Севастополя, расколовшее общество, истощившее всю Россию. Смерть Грановского — этот общественный деятель, историк, гегельянец, близкий к журналу «Современник», своим бескорыстным служением обществу и науки заслужил всеобщее признание современников. Ранняя смерть его потрясла общество — и Тургенева в том числе. И, наконец, теоретическое выступление Чернышевского — точнее, его диссертация «Эстетические отношения искусства к действительности», написанная еще в 1853 г., но по медлительности рецензентов защищенная и опубликованная только в 1855. Молодой Чернышевский дерзко утверждал, что истинная роль искусства — служение обществу, а не идеалам красоты. В либеральных кругах (и в редакции «Современника») это вызвало вспышку яростного негодования. Тургенев в письме Дружинину дал себе клятву «отныне преследовать, презирать и уничтожать Чернышевского всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами».

Все перечисленные события впитал в себя новый текст, Рудин утратил очевидное сходство с Бакуниным и приобрел черты Грановского и самого Тургенева. Резкие памфлетные ноты ушли, пришла истинная жизнь. Так на свет появилось «Дворянское гнездо». В 1856 году роман «Рудин» опубликовал «Современник». А в 1860 г. в романе появился эпилог — в котором Рудин погибает на баррикадах.

«Накануне». — Сочинения И.С. Тургенева. Ч. 4. — М., изд. бр. Салаевых, 1874. с автографом В.Г. Гутман

«В основание моей повести, положена мысль о необходимости сознательно-героических натур (стало быть, тут речь не о народе) для того, чтобы дело подвинулось вперед».

Тургенев —И.С. Аксакову 13 (25) ноября 1859

«Я собирался писать „Рудина“, но та задача, которую я потом постарался выполнить в „Накануне“, изредка возникала передо мною. Фигура главной героини, Елены, тогда ещё нового типа в русской жизни, довольно ясно обрисовывалась в моем воображении; но недоставало героя, такого лица, которому Елена, при её еще смутном, хотя сильном стремлении к свободе, могла предаться».

Идея романа «Накануне» была подарена Тургеневу в 1855 г. Василием Каратеевым, соседом писателя по имению. «Каратеев, — как вспоминал потом Тургенев, — был романтик, энтузиаст, большой любитель литературы и музыки, одаренный притом своеобразным юмором, влюбчивый, впечатлительный и прямой. Он воспитывался в Московском университете и жил в деревне у своего отца…»

Тургенев и Каратеев сблизились, стали по-настоящему дружны, хотя остальные дворяне молодого и дерзкого помещика не любили и, сговорившись, выбрали его офицером ополчения во время Крымской войны. Каратеев, слабый здоровьем, был в отчаянии: «Я оттуда не вернусь; я этого не вынесу; я умру там»! Перед отъездом он оставил Тургеневу свою повесть — незаконченную, неумелую, плохо написанную. Это был зародыш будущего романа «Накануне». Опасения Каратеева сбылись — с войны он не вернулся. И Тургенев выполнил просьбу товарища распорядиться тетрадкой по своему усмотрению.

«Рассказ, впрочем, не был доведен до конца и обрывался круто. Каратеев, во время своего пребывания в Москве, влюбился в одну девушку, которая отвечала ему взаимностью; но, познакомившись с болгарином Катрановым (лицом, как я узнал впоследствии, некогда весьма известным и до сих пор не забытым на своей родине), полюбила его и уехала с ним в Болгарию, где он вскоре умер. История этой любви была передана искренне, хотя неумело… Одна только сцена, именно поездка в Царицыно, была набросана довольно живо — и я в моем романе сохранил её главные черты».

Работа над романом шла мучительно, долго — несколько лет. Тургенев без конца сомневался и буквально болел своими героями. Но, в итоге, в 1859 году довольно быстро написал черновой вариант, который так же быстро переделал. Роман «Накануне» был опубликован в «Русском вестнике» в 1860–61 гг. и — как всегда — буквально всколыхнул российскую читающую публику.

Инсаров и Елена — два принципиально новых для русской литературы героя — вот что делает эту книгу особенной. Именно эти герои и вызвали самые яростные споры.

«В оценке „Накануне“ публика наша разделилась на два лагеря и не сходилась в одном и том же понимании произведения, как то было при „Дворянском гнезде“. Хвалебную часть публики составляли университетская молодежь, класс учёных и писателей, энтузиасты освобождения угнетённых племен — либеральный, возбуждающий тон повести приходился им по нраву; светская часть, наоборот, была встревожена. Она жила спокойно, без особенного волнения, в ожидании реформ, которые, по её мнению, не могли быть существенны и очень серьезны, — и ужаснулась настроению автора, поднимавшего повестью страшные вопросы о правах народности и законности, в некоторых случаях, воюющей оппозиции. Вдохновенная, энтузиастическая Елена казалась этому отделу публики ещё аномалией в русском обществе, никогда не видавшем таких женщин. Между ними — членами отдела — ходило чьё-то слово: „Это „Накануне“ никогда не будет иметь своего завтра“» (П.В. Анненков. Литературные воспоминания).

Однако мы должны быть благодарны Тургеневу именно за Елену, ставшую прообразом знаменитых тургеневских девушек. Сегодня тургеневскими называют тихих, мечтательных, слегка малахольных дев, но в реальности тургеневская женщина — отчаянно смелая, независимая особа, готовая отречься ради любви и справедливости от всего, включая общепринятую мораль. "Тургенев, — говорил Лев Толстой в беседе с А.П. Чеховым, — сделал великое дело тем, что написал удивительные портреты женщин. Может быть, таких, как он писал, и не было, но когда он написал их, они появились. Это — верно; я сам наблюдал потом тургеневских женщин в жизни»¹.

Senilia. Стихотворения в прозе И.С. Тургенева. — Лейпциг, 1883

В 1882 г. Тургенев (ему 64 года) пишет Людвигу Пичу (немецкому критику, писателю, художнику и своему многолетнему другу): «За последние четыре года, не написав ничего более или менее значительного и длинного, я набросал целый ряд „Маленьких стихотворений в прозе“ (так как, к сожалению, я совсем не поэт) на отдельных листках. О напечатании их я никогда не думал. Но вот до моего русского издателя дошли какие-то слухи о них — и он уговорил меня дать ему около пятидесяти этих „Senilia“ (таково, собственно, было их название) для его журнала — конечно, строжайшим образом очистив их от всего автобиографического и личного <…> Собственно говоря, это не что иное, как последние тяжкие вздохи (вежливо выражаясь) старика».

Тургенев немного лукавит, а, возможно, не хочет огорчать старого приятеля — в оглавлении к тетради чернового автографа (1879) стихотворения назывались «Posthuma» («Посмертные»). Там же, на полях, рукой автора указано: «Стихотворения без рифм и размера». Однако, когда стало ясно, что прижизненная публикация все же состоится, Тургенев, отправляя рукопись в «Вестник Европы» редактору M.M. Стасюлевичу, называет ее «Senilia» и в качестве подзаголовка указывает: «40 стихотворений в прозе» (по аналогии с «Petits poemes en prose» Шарля Бодлера). В 1883, при жизни Тургенева, в переводах существовали одновременно оба названия; сборник, изданный в Лейпциге, назывался «Senilia», а в Бреславле — «Gedichte in Prosa». В современном академическом издании циклу дано двойное название «Senilia. Стихотворения в прозе», и он включает в себя 83 произведения.

И.С. Тургенев. Портрет работы И.А. Астафьева. 1884

С фотографий М.М. Панова и С. Левицкого. 1880. Бумага на картоне, итальянский карандаш.

Этот портрет Тургенева был написан не с натуры. Основой его стали как минимум две фотографии — М. Панова и С. Левицкого (1880). Однако замечательный художник Иван Александрович Астафьев не стал слепо следовать снимкам и, в результате, перед нами совершенно оригинальное произведение. Тонкая карандашная штриховка, тщательная прорисовка в сочетании с размером рисунка (67,5?54,0) усиливают впечатление от светлого и одновременно трагического образа немолодого, уставшего, грустного писателя. Это портрет человека, знающего, что он умирает. И действительно спустя несколько лет, в 1883 году, Тургенев уходит из жизни.

Иван Александрович Астафьев (1844 — после 1914) запомнился современникам как замечательный портретист. Он оставил множество прекрасных портретов — В.Белинского, М.Лермонтова, А.Иванова, А.Герцена, К.Кавелина. Его портрет Лермонтова считается лучшим посмертным изображением поэта. Тургенев высоко ценил художника и, рекомендуя портрет Белинского работы Астафьева П.М. Третьякову, назвал его «самом схожем изо всех существующих», (письмо от 14 (26) июня 1881 (П., XIII (1)). Позже Астафьев стал религиозным художником и на долгие годы сосредоточился на одном-единственном замысле — он писал картину «Христос». Она не дошла до нас, а из многочисленных этюдов сохранились лишь несколько с изображением лика Христа.

И.С. Тургенев. Париж. 1861. На обороте дарственная надпись К.К. Случевскому: «Ив. Тургенев. Париж. 24го окт. 1861». Фотография [Carjat & Cie]

С поэтом Константином Константиновичем Случевским (1837–1904) Тургенев познакомился в 1859 году, и довольно часто встречался и в России, и за границей. Поначалу Тургенев — как и многие его современники — прочил Случевскому большое поэтическое будущее. И действительно первые стихотворные опыты Случевского поражали своей оригинальностью, непохожестью на других.

«Случевский написал ещё три стихотворения, которые будут напечатаны в „Современнике“ — и из которых одно великолепно; два другие стихотворения, им не оконченные — замечательны: этот малый растет быстро: кажется, из него выйдет путь».

Тургенев — А.А.Фету. 15/27 февраля 1860. Петербург

Случевский и Тургенев сблизились, много переписывались. Весной 1862 года Случевский написал Тургеневу письмо — вернее сказать, настоящую критическую статью, посвященную «Отцам и детям», причем письмо было написано от имени русских студентов в Гейдельберге (в ту пору — один из центров русской политической эмиграции). Надо полагать, что особенно обидел студентов из Гейдельберга следующий пассаж из романа (глава XXVIII): «И Кукшина попала за границу. Она теперь в Гейдельберге <…> якшается с студентами, особенно с молодыми русскими физиками и химиками, которыми наполнен Гейдельберг и которые, удивляя на первых порах наивных немецких профессоров своим трезвым взглядом на вещи, впоследствии удивляют тех же самых профессоров своим совершенным бездействием и абсолютною ленью».

К сожалению, само письмо Случевского не сохранилось, но ответ Тургенева от 14 (26) апреля 1862 г, в котором он разъясняет рассерженным юношам, кто есть кто в романе «Отцы и дети», стал хрестоматийным. Со временем Тургенев заметно сбавил градус приязни и стал довольно резко высказываться о Случевском в частной переписке (в первую очередь, из-за политических разногласий между писателями) и даже вывел его в романе «Дым» в малопривлекательном образе «пустого, как бубен» Ворошилова.

«Проездом через Петербург я не видел Случевского, но на возвратном пути я дал ему знать о себе — и он тотчас явился, одетый щёголем, в ослепительном белом жилете и с сияющим от самодовольствия лицом. Тон мне его, признаться откровенно, не понравился вовсе: он теперь говорит как пишет».

Тургенев — Н.Н.Рашет. 10/22 апреля 1867. Баден-Баден

Впрочем, отношения своего Тургенев не скрывал и от самого поэта. В письме от 15/27 июля 1879 он прямо и откровенно пишет Случевскому:

«<…>к сожалению, произведения Ваши не возбуждают во мне симпатии. В этом я, конечно, виноват; но переменить это нельзя. Пришлось бы мне или лгать перед самим собой — и перед Вами — или огорчить Вас. Я слишком уважаю Вас, чтобы не быть уверенным в том, что Вы не рассердитесь на меня за откровенность; с другим я не решился бы прибегнуть к ней» (П, XII (2), 108; подробнее об их взаимоотношениях см. П, IV, 699).

Трость И.С. Тургенева. Дерево, слоновая кость

В 1870-х была подарена Тургеневым Н.Н. Попову.

Среди музейных экспонатов в Орле и в Спасском-Лутовинове есть немало личных вещей Тургенева — фамильная старинная икона Спаса Нерукотворного, мантия и шапочка доктора Оксфордского университета, охотничьи принадлежности, мебель. Все это помогает представить себе ежедневную жизнь писателя во всех ее подробностях.

В Литературном музее хранится одна-единственная личная вещь Тургенева — его трость, но, пожалуй, трудно представить себе предмет, который бы подходил писателю больше. Эта трость (по его же выражению) характеристическая деталь замечательного писателя. Общепризнанный красавец высокого даже по нынешним меркам роста (192 см!), страстный охотник, аристократ, гурман и вместе с тем русский барин в самом великолепном смысле этого слова, Тургенев просто немыслим без трости. И, несмотря на то, что это был привычный аксессуар мужчины той эпохи, именно в руках Тургенева трость была особенно уместна. И не только она — Тургенев словно стал для нас всех настоящим прототипом русского писателя 19 века — щедрый, добрый, богатый, удачливый — и вместе с тем бесконечно сострадательный и страдающий, обладатель мятущейся души и детского сердца.

Потому, говоря о жизни Тургенева, о нем самом, нельзя не вспомнить чудесных стихов Георгия Иванова:

А еще недавно было все, что надо, —
Липы и дорожки векового сада,
Там грустил Тургенев…
Было все, что надо,
Белые колонны, кабинет и зала —
Там грустил Тургенев…
И ему казалась
Жизнь стихотвореньем, музыкой, пастелью,
Где не грея, светит мировая слава,
Где еще не скоро сменится метелью
Золотая осень крепостного права.

П. Виардо. Париж. 1860-е. Фотография Pierre Petit

Есть женщины, замечательные не своим талантом (у некоторых вовсе никакого таланта не было) или внешностью (по большей части наши героини были выдающимися некрасавицами), а тем влиянием, которое они оказали на влюбленных в них гениальных мужчин. Кем был бы Маяковский без Лили Брик? Или Сальвадор Дали без своей Галы? Какой была бы без этих женщин вся мировая культура?

Ту же счастливую и одновременно роковую роль сыграла в жизни Тургенева Полина Виардо. По всеобщему признанию, великая певица, женщина выдающегося обаяния и выдающейся же некрасивости (Генрих Гейне писал, что она напоминала пейзаж, одновременно чудовищный и экзотический), она оказала громадное влияние на судьбу Тургенева, на его творчество, и стала главной — и, пожалуй, единственной — женщиной его жизни.

Они познакомились 1 ноября 1843 года, и до конца жизни Тургенев отмечал эту дату — как священную. Полине Виардо представили его как «молодого великорусского помещика, хорошего стрелка, приятного собеседника и плохого стихотворца». Сама Виардо вспоминала: «Когда он вошел в комнату, он мне показался гигантом — ужасно высокий, удивительно красивый, с голубыми и умными глазами… Но не могу сказать, чтобы он поразил меня сразу. Я долго не обращала на него внимания…». А вот Тургенев пропал совершенно — с первого взгляда и навсегда. А. Панаева язвительно писала: «Такого крикливого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всех оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о ком другом не говорил, как о Виардо».

Тургенев не скрывал чувств и от Виардо: «Я ничего не видел на свете лучше Вас… Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благосклонность не имеет границ и умрет только вместе со мною». «Чувства, которые я к Вам испытываю, нечто совершенно небывалое, нечто такое, чего мир не знал, что никогда не существовало и вовеки не повторится!». Роман длиной в целую жизнь Тургенева начался. И о том, как сложны были эти взаимоотношения, говорят разве что случайные свидетельства современников. «Я подчинен воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь» — такие слова Тургенева о Виардо приводит в своих воспоминаниях Фет.

Очень трудно говорить о сложной и большой любви Тургенева и Виардо и не опуститься до мелочных сплетен. Да, она была замужем, и Тургенев, по его собственным словам, провел жизнь «на краюшке чужого гнезда». Да, он всю жизнь страдал от своего унизительного положения, от ее властного характера, но раз за разом возвращался все туда же — к ногам этой маленькой и великой женщины, которая — несмотря ни на что — воспитала внебрачную дочь своего незаконного возлюбленного и провела с ним его последние дни. Не будем забывать, что умирающий от рака позвоночника, страдающий от болей Тургенев умер на руках у своей Полины, которая до последней секунды была рядом.

И за это, видит Бог, ей простится абсолютно все.